the beginning and something else
Ничего не меняется. Белый свет фар всё так же съедает пустотой, вокруг кромешно и уже привычно. Саша всё ещё тут, говорит, что, наверное, нужно время, а потом... Что потом Лия не слышит – от напряжения у неё темнеет в глазах и закладывает уши, а от облегчения с крохотной, едва различимой долей радости, спрятанной в сердце, голова идёт кругом.
Девушка сидит в кабине ещё вечность, пускай цифры на приборной панели машины говорят о всего двух часах неподвижности в усилии прийти в себя. К исходу второго часа веки Лии едва поднимаются. Далеко-далеко, из глубин помутневшей, словно ватной головы Саша уговаривает поспать: «...весь день из-за меня... столько всего сразу...». Она кладёт голову на твёрдый подлокотник и падает в сон, и снятся ей тёплые баюкающие объятия...
***
Лия на всё том же автобусе со встроенным водителем добирается до дома. Родители не вернулись. А Саша, понимает девушка спустя несколько дней, остаётся. Он успокаивает её, когда она не выдерживает и льёт слёзы: «...мы всё сделали, так почему...»; Лия почти чувствует, как, утешая, парень гладит её по голове.
Он читает с ней книги и много шутит; он заражает её спокойствием и дарит уверенность; он рассказывает ей всё, что знает и слушает, что знает она; он вместе с ней даёт названия оттенкам светлеющего неба; он желает ей доброго утра и спокойной ночи; он... Уходит на двадцать первый день.
Лия плачет, и больше никто не шепчет, что всё будет хорошо.
***
– Я был газетой! Лия, га-зе-той! – отец держится за лоб, а девушка, сдерживая смех, поджимает губы, чтобы придать выражению лица сочувствия.
Мама закатывает глаза и улыбается:
– Паш, я кофеваркой была.
– Лена, ты хотя бы понимаешь, что́ со мной могли сделать?! – он округляет глаза, Лия прыскает, прикрывает рот ладонью и трясётся в беззвучном хохоте.
Родители возвращаются в тот же день, когда Саша не отвечает на её «Доброе утро». Растерянные, они осматривают себя, друг друга, несмело шагают к девушке и обнимают её. Лия снова плачет. Небо тем днём светлеет окончательно.
***
Отец начинает больше времени уделять семье и не притрагивается к газетам; вместо них девушка подсовывает книги – и они вдруг нравятся ему больше. Мама не отказывается от кофе, но увольняется с ненавистной работы.
Лия же, в первые две недели скатывавшаяся в состояние «до» и даже хуже, становится на путь той, кем её хотел бы видеть Саша. Она медленно, но упорно избавляется от страхов, разжигает искру, учится не укорять, а благодарить себя. Но это не заменяет ей «голоса разума».
И день за днём девушка прокручивает в голове новые разговоры, которые никогда не сбудутся – как он объяснил бы, почему её не растворило? Как пошутил, какую историю поведал? Сказал бы, что гордится ею теперь?..
***
Снег звёздной пылью искрится в медовом свете редкого зимнего солнца. Выдохнув облачко пара, Лия тормозит у автобусной остановки и проскальзывает на голубовато поблёскивающем льду; мелкие серебристые подвески, вплетённые в несколько тонких косичек в распущенных волосах, позвякивают друг о друга, словно новогодние бубенчики, лишний раз напоминая девушке о приближении праздника.
Она отрывает взгляд от заснеженных ботинок. Перед ней, подмигивая растянутой вдоль пассажирских окон трёхцветной гирляндой, стоит тот самый междугородний «Фольксваген»; водитель счищает ледяную корку со стекла, поворачивает голову и улыбается Лие. Она понимает почему и несмело машет ему рукой. Сердце саднит.
Её автобус останавливается, пискнув тормозами. Уже погрязнувшая в воспоминаниях, Лия не помнит, как заходит и кого просит передать пару монеток. Половину пути она смотрит на розовую шапку с помпоном перед ней, баюкая в душе щемящее чувство.
Машина порывисто тормозит. Пассажиров толкает назад; Лия наступает на чью-то ногу и заваливается. Её подхватывают руки в камуфляжных рукавах.
– Горячо, – раздаётся над ухом невероятно знакомый голос, – ты всё-таки меня нашла.
Она поворачивается и впервые видит его глаза.
